– А грустить они могут?
– Глупый вопрос! Ясно, что нет! – ответил конструктор.
– Значит, вечно суждено им скакать, румяниться, творить добро и визжать во весь голос, что им распрекрасно?
– Ну да!
Поскольку же Клапауций не то чтобы скупился на похвалы, но так ни одной и не высказал, Трурль сердито добавил:
– Возможно, эта картина монотонна и не столь живописна, как батальные сцены, но моей задачей было сконструировать счастье, а не увлекательное зрелище для зевак!
– Коль скоро они ведут себя так потому лишь, что не могут иначе, – отозвался Клапауций, – Добра в них не более, чем в трамвае, который потому лишь не может тебя переехать на тротуаре, что с рельсов сойти не способен. Не тот испытывает радость от добрых поступков, кто вечно должен гладить соседей по голове, рычать от восторга и камни прохожим убирать из-под ног, но тот, кто сверх того может печалиться, плакать, голову камнем разбить, однако ж по доброй воле, по сердечной охоте не делает этого! А эти твои вынужденцы – всего лишь посмешище возвышенных идеалов, которые тебе в совершенстве удалось извратить!
– Помилуй, да ведь это разумные существа… – растерянно пробормотал Трурль.
– Разумные? – молвил Клапауций. – А ну-ка, посмотрим!
После чего, приблизившись к Трурлевым совершенцам, двинул первого встречного по лбу, да с размаху, и тут же спросил:
– Ну как, сударь, счастливы?
– Преизрядно! – ответствовал тот, держась руками за голову, на которой вскочила шишка.
– А теперь? – спросил Клапауций и так ему врезал, что тот полетел кувырком; но, не успев еще встать, еще песок изо рта выплевывая, кричал:
– Счастлив я, ваша милость! В полном восхищении пребываю!
– Ну вот, – кратко сказал Клапауций оцепеневшему Трурлю и был таков.